Воротничковая керамика энеолитического времени, содержащаяся в материалах Волго-Уральских коллекций неоднородна. Она различается размерами сосудов, формой (сечением) воротничка, фактурой, составом формовочных масс, элементами и мотивами орнамента, особенностями заполнения орнаментального поля. Уже по итогам раскопок Виловатовской стоянки был поставлен вопрос об её неоднородности и потенциальном разделении на этапы (Васильев 1980, с. 31). Но, нередко даже в итоговых работах, указываются лишь обобщенные признаки коллекций, отнесенных к одному из этапов самарской культуры по принятой периодизации (Васильев, 1980, с.31; Моргунова, 1984, с. 76). Далеко не всегда ясно, какой позиции в периодизации соответствует та или иная часть керамики памятника (Васильев, Овчинникова, 2000, с. 223; Овчинникова, 2007, с. 107-109). Неслучайно в обобщенной характеристике технологии изготовления посуды ивановского типа по материалам оренбургских стоянок с достаточной очевидностью проявилась пестрота, как в выборе исходного сырья (ил, илистая глина), так и в характере примесей (органический раствор, раковина, шамот в различных сочетаниях) (Васильева, 2006, с. 19). Эти вопросы во многом решены в трудах Н.Л.Моргуновой (Моргунова, 1989, с.122-123; 1995, 2009, 2011). Исследователь выделяет керамику самарской культуры раннего (съезжинского) этапа (могильник у с. Съезжее, Виловатовская, II Большераковская стоянки, поселение Лебяжинка III, жилище 5 поселения Гундоровка), самарскую керамику промежуточного типа, занимающую место между съезжинской и ивановской (Кузьминковская, Турганикская стоянки) (Моргунова, 2011, с.14-33), самарскую керамику второго (ивановского) этапа (Ивановская, Турганикская, Чекалинская IV, Чесноковская II стоянки, поселение Русское Труево I), хвалынскую керамику (Турганикская стоянка, Гундоровское поселение), керамику синкретического облика с чертами самарской и хвалынской культур (Ивановская, Турганикская стоянки, поселение Лебяжинка I, IV, (Моргунова, 2011, с. 62-85). В связи с отсутствием полноценных комплексов самарской культуры раннего (съезжинского) этапа, содержащих посуду, каменный инвентарь, остатки жилищ, специалисты оперируют преимущественно керамикой. В могильнике у с. Съезжее керамика находилась вне погребений, она представлена тремя группами сосудов и достоверность связи конкретной группы с погребениями остается под вопросом. В Липовом овраге керамики не было выявлено и связь могильника именно с самарской, а не прикаспийской культурой остается под вопросом.
Для характеристики раннего этапа самарской культуры, как правило, привлекаются материалы поселений Лебяжинка III и жилища 5 Гундоровки (Овчинникова Н.В., 1999, с. 97-101; Моргунова, 2011, с. 27-29). Коллекции этих памятников содержат достаточно полноценную информацию не только о керамике, но и о конструкции жилищ, каменном и костяном инвентаре. Однако, как представляется, есть основания усомниться в их принадлежности к раннему (съезжинскому) этапу. Остановимся на этом вопросе подробнее и в связи с отмеченными обстоятельствами обратимся, прежде всего, к керамике. Примесь раковины и пуха птиц, толстостенность, преобладание воротничкового оформления венчиков сосудов, крупные уплощенные и округлые днища, орнаментация гребенчатыми штампами, широкое использование «шагающей гребенки», вертикальная зональность определяют облик керамики поселения Лебяжинка III (Овчинникова, 1995, с. 175-176) и соответствующую часть воротничковой посуды поселения Гундоровка (фонды СОИКМ им. П.В.Алабина). Детализируя определяющие черты посуды, следует подчеркнуть, что значительная её часть не имела воротничкового утолщения, ряд равномерных утолщений края венчика трудно определить как воротнички, среди воротничков преобладают формы прямоугольные сечения, на внутренней поверхности встречаются желобки. Одно из днищ плоское маленького диаметра напоминает съезжинские (Овчинникова, 1995, с. 173, рис. 6: 18). Сосуды, как правило, слабо профилированы с отогнутыми венчиками и уплощенными днищами. В орнаментации следует отметить сочетание горизонтальных и вертикальных полос «шагающей гребенки», вертикальных полос «шагающей гребенки» разделенных вертикальными же полосами из частых диагонально поставленных оттисков гребенчатого штампа. Часто орнаментировался срез венчика и реже, его внутренняя сторона. Причем верх венчика (воротничковая зона) мог выделяться особо, как орнаментом, так и его отсутствием. Среди элементов орнамента полностью доминируют оттиски среднего и длинного гребенчатого штампа, применялись также веревочка и аммонит (Овчинникова Н.В., 1995, с. 176). Отсутствует меандрово-ленточная орнаментация, прочерченные линии, ряды ямок под венчиком. По раковине и углю с поселения были получены первые для самарской культуры радиоуглеродные даты, обе, хотя и с большим «разбросом» (вторая четверть V, начало IV тыс. до н.э.), очень ранние.
По первоначальному заключению автора раскопок, материалы соответствуют ивановско-токскому этапу самарской культуры (Овчинникова, 1995, с. 189-190). Позднее, в статье посвященной анализу жилищ самарской культуры, без новой аргументации, Н.В.Овчинникова отнесла материалы Лебяжинки III, соответствующие им коллекции поселений Гундоровка и стоянку Озинки II к раннему, съезжинскому этапу самарской культуры. При этом она отметила отличия погребальной посуды («пышная орнаментация, небольшие плоские днища) от поселенческой (Овчинникова Н.В., 1999, с. 100). С первым выводом мешает согласиться ряд соображений, которые подробно рассматриваются в данной статье. Второй вывод также не убедителен. Сосуды с территории Съезжинского могильника включают три технологические группы (Васильева, 1999). Типологически они также подразделяются на сосуды с меандрово-ленточной и прочерченной орнаментацией, сосуды с воротничками и гребенчатым орнаментом, сосуды неолитического облика. На каком основании сделан вывод о том, что именно керамика с «пышной орнаментацией» и небольшими плоскими днищами является погребальной, не ясно. На этапе мариупольской общности энеолита сосуды не помещались непосредственно в могильную яму, об этом свидетельствуют данные Мариупольского и других аналогичных могильников. Это обстоятельство подкрепляет сомнения в том, что сосуды могли быть изготовлены специально для погребальной практики. К тому же, посуда с «пышной орнаментацией» известна и в поселенческих коллекциях Виловатовской, Чекалинской IV стоянок и в материалах прикаспийской культуры.
Н.В.Овчинникова сопоставляет керамику Лебяжинского III поселения с посудой Кузьминковской стоянки, которая, по мнению Н.Л.Моргуновой может соответствовать более раннему времени (Моргунова, 1986, с. 35; 1995, с. 65). Общее между этими памятниками проявляется в наличии ракушки в примеси посуды, преобладании гребенчатой орнаментации, присутствии «шагающей гребенки». Есть и существенные различия. Так в качестве примеси в лебяжинской керамике кроме раковины присутствует пух и перья птиц, нет воротничков треугольного сечения, плоских днищ, аналогичных кузьминковскому, сплошной орнаментации полосами образованными оттиснутой горизонтально гребенкой, а так же горизонтальных рядов из отпечатков короткого гребенчатого штампа. Типично вертикальное расположение полос «шагающей гребенки», впрочем, такой мотив отмечен и на нескольких фрагментах кузьминковской посуды, к сожалению, без венчиков (Моргунова, 1986, с.33, рис.4: 6,7,10). В каменном инвентаре также имеются различия. Более половины единиц камня в кузьминковской коллекции – кварцит (в том числе пластины, скребки), предметов из ножевидных пластин 23,3%, есть острия, скребки и резцы на пластинах (Моргунова, 1986, с. 34), в отличие от лебяжинского набора инструментов. В отходах орудийного производства Лебяжинки III кварцит составляет 39%, но орудий из него немного. Все пластины из кремня, их 0,8% среди отходов камнеобработки (Овчинникова Н.В., 1995, с. 177). Представляется, что различия в материалах этих памятников, отражают их разнотипность. Пожалуй, близость Лебяжинки III и Кузьминковской стоянки подкрепляется отсутствием признаков контакта с хвалынской культурой. Вероятно, оба памятника могут быть отнесены к времени, относящемуся до появления на данной территории носителей хвалынской культуры.
Воротничковая керамика Ивановской и Турганикской стоянок также включает часть сосудов без признаков хвалынского влияния. Они сопоставимы с керамикой второй группы Съезжинского могильника. Эти до хвалынские материалы можно синхронизировать и использовать для сравнительного анализа с коллекцией Лебяжинки III. Ивановская керамика 1-й группы одноименной стоянки в составе примеси не имеет птичьего пуха, преобладающей является форма воротничка треугольного сечения, есть высокие желобчатые воротнички, тулово сосудов сильно выпуклое, почти округлое, присутствуют округло-конические днища. Орнамент, выполненный преимущественно гребенчатым штампом, составленным в горизонтальные ряды, полосы, горизонтальную ёлочку расположен в основном в верхней и нижней части сосудов. Орнаментация «шагающей гребенкой» единична (Моргунова, 1989, с.119-121, рис.1-3). В плане сопоставления материалов привлекает внимание сосуд с сочетанием горизонтальной и вертикальных полос, выполненных «шагающей гребенкой» (Моргунова, 1989, с.119, рис.1: 2), но орнаментация воротничковой зоны венчика полосами оттиснутого горизонтально штампа в лебяжинской посуде не встречена. Не имеет аналогов в керамике Лебяжинки III и рисунок по венчику в виде заполненных треугольников (Моргунова, 1989, с.121, рис.3: 2). Большая часть керамики 1-й группы Ивановской стоянки имеет признаки влияния хвалынской культуры, выраженные в округлых пропорциях сосудов, округло-конической форме днищ, украшении воротничка диагональными или горизонтальными полосами оттисков гребенки, такого же орнамента, расположенного в верхней части тулова. Следует отметить, что керамика ивановского типа, не имеющая признаков хвалынской посуды, как и керамика с хвалынскими чертами по целому ряду существенных характеристик отличается от посуды поселения Лебяжинки III. Для характеристики ранней воротничковой посуды с Турганикской стоянки взяты графически реконструированные сосуды (Моргунова, 1984, с. 66, рис. 8, с. 67, рис. 9: 1). Они не содержат в примеси пуха птиц. Первый из них орнаментирован по воротничку тройным горизонтальным зигзагом, а по тулову среди горизонтальных рядов оттисков среднего гребенчатого штампа, выделяется полоса «шагающей гребенки». Он не находит аналогов в лебяжинской посуде. Примечательная черта второго сосуда – такая же горизонтальная полоса, выполненная «шагающей гребенкой» на «пустом» поле отмечена на одном лебяжинском венчике и не относится к распространенным мотивам (Овчинникова, 1995, с. 6: 12, с.176). Третий сосуд украшен горизонтальными полосами горизонтальных же оттисков длинной гребенки, переходящих внизу в широкий зигзаг, как и четвертый (Моргунова, 1984, с. 68, рис. 10) вообще не имеют на Лебяжинке III аналогов. Оставшаяся керамика этой группы (Моргунова, 1984, с. 69, рис. 11: 5-12) также не совпадает с лебяжинской ни примесями, ни формами воротничка, ни орнаментом.
Можно констатировать глубокие различия в технологии, формообразовании, принципах декорирования самарской керамики Турганикской и Ивановской стоянок с одной стороны, и поселения Лебяжинка III и соответствующей группы Гундоровки с другой.
К самарской культуре раннего этапа Н.В.Овчинниковой причислена стоянка Озинки II (Овчинникова, 1999, с. 99-100). Характеристике самарских жилищ, по её мнению соответствует котлован, изученный В.А.Лопатиным на этой стоянке (Лопатин, 1989, с.136-137). Обобщая типичные черты самарских жилищ, Н.В.Овчинникова пишет о больших удлиненных котлованах с опорно-столбовой конструкцией, большим количеством находок вокруг очагов, предположительно использованием жилищ в холодное время (Овчинникова, 1999, с. 100). Обратимся к материалам Озинок II. Прежде всего, обращают на себя внимание вытянутые пропорции и большие размеры котлована, площадью около 190 м2. Площадь жилища 5 поселения Гундоровка составляет 95 м2, лебяжинской постройки – около 110 м2. Но, если два последних котлована близки по размерам, содержали ямы столбового и хозяйственного назначения, стационарные очаги, то в пределах озинковского котлована таковых не выявлено вовсе. Даже в одноцветном одинаковом с заполнением котлована грунте, таковые были бы отмечены по наличию находок, как собственно и было определено его дно. Количество находок для стационарного жилища таких размеров невероятно мало и почти все они локализовались в западной части котлована по всей толще отложений. Объяснить столь незначительное количество керамики (2 развала и 19 отдельных фрагментов) процессами естественного разложения обломков посуды не возможно, так как здесь же было собрано около 600 единиц сохранившихся костных останков. Немаловажным представляется наличие зафиксированного края котлована лишь с одной – напольной стороны, что не противоречит предположению об устройстве временного убежища легкой конструкции, для которого был подрезан край склона. Вместо полноценного набора остатков хозяйственно-бытовой утвари, здесь было найдено немного каменных изделий с вторичной обработкой и большое количество отщепов кварцита. Поэтому вполне основательно мнение автора раскопок о том, что сооружение использовалось скорее для обработки камня, чем в качестве жилища (Лопатин, 1989, с.136-137). Привлекает внимание сочетание кварцито-кремневого сырья, выраженная пластинчатость орудийного комплекса, листовидные наконечники с усеченным, выемчатым и округлым основанием (Лопатин, 1989, с.139-142). Керамика с примесью мелкотолченой раковины и шамота, тонкостенная с приостренными воротничками, округлым дном. Своеобразен сосуд с отогнутым венчиком без воротничка украшенный веревочным орнаментом. Он близок посуде алтатинского типа. По двум имеющимся реконструкциям видно, что орнаментировалась верхняя часть (Лопатин, 1989, с.138-140). Аналогов в лебяжинской посуде эти сосуды также не находят.
Представляется, что приведенные данные противоречат выводам Н.В.Овчинниковой о стоянке Озинки II, как в плане стационарности жилища и его типичности для самарской культуры, так и принадлежности памятника к группе материалов типа Лебяжинки III. Не лишним будет отметить, что стоянка Озинки II В.А.Лопатиным сопоставлена с памятниками самарской культуры (Лопатин, 1989, с. 143-145), А.И.Юдин отнес её к прикаспийской культуре (Юдин, 2012, с. 25), Н.Л.Моргуновой культурная принадлежность памятника определяется двойственно, как самарская на втором этапе (Моргунова Н.Л., 2011, с. 39) и прикаспийская (Моргунова Н.Л., 2011, с. 40, рис. 23). Этот пример лишний раз подтверждает существующий в настоящее время в работах специалистов «дрейф» понятий и материалов, связанных с энеолитом Волго-Уралья.
В пределах Самарской области соответствующий Лебяжинке III по технико-типологическим характеристикам комплекс материалов выявлен только на Гундоровском поселении. Его раскопки дали крупнейшие коллекции энеолитических материалов, среди которых в данном случае наибольший интерес представляет воротничковая керамика (Овчинникова, 1999, с. 102-104; Васильев, Овчинникова, 2000, с. 254, рис. 14: 2-7). Она типологически неоднородна и включает собственно хвалынскую посуду, самарскую керамику с плотной фактурой, примесью мелкотолченой раковины, близкую керамике второй группы Съезжинского могильника, керамику ивановского типа (с хвалынскими чертами) и керамику примесью пуха и перьев птиц аналогичную посуде Лебяжинки III. В керамике гундоровской коллекции, как и в лебяжинской, выявлено сочетание воротничковых и безворотничковых форм сосудов, орнаментированных в одном стиле. Совпадают все основные параметры керамики этих памятников (примесь раковины и пуха птиц, характер обработки поверхности, толщина стенок, размеры сосудов, формы венчиков, днищ, орнаментация), вплоть до деталей.
Уточняя специфику памятника, необходимо коснуться еще одной линии сопоставления связанную с поселением Русское Труево I. В.В.Ставицкий, анализируя материалы раскопок, отмечает близкие формы венчиков Лебяжинки III (Ставицкий, 2001, с. 26). С этим предположением сложно согласиться, так как русско-труевская керамика имеет воротнички подтреугольного сечения хвалынского типа, а указанные лебяжинские аналоги - воротнички подквадратного сечения. Не совпадают также примеси, формы посуды и орнаментация. Сосуд с двойным прочерченным зигзагом вряд ли может быть сопоставлен с самарскими материалами, тем более ранними. Наличия упомянутого зигзага для этого недостаточно, совершенно не типична форма сосуда. Не совсем ясно, какого рода органические примеси в тесте этого сосуда? Следует разделить скептический взгляд в отношении связи этого сосуда с самарской культурой Н.Л.Моргуновой (Моргунова, 2011, с. 84-85). Представляется, что край венчика оформлен в виде подтреугольного воротничка, как и на других воротничковых сосудах памятника. Возможно, в нем проявился в виде имитации, второй субстрат, с которым связан отщеповый комплекс. Особенности керамического инвентаря памятников свидетельствуют об их решительном различии. Что касается отщепового комплекса кварцито-кремневого инвентаря, то здесь общие типы присутствуют. К их числу можно отнести кремневые скребки, крупные скребки на кварцитовых отщепах, сверла на массивных сколах, трапециевидные тесла. Среди наконечников близки листовидные, иволистные, подромбические, треугольно черешковые. Но есть и несовпадения, наконечники в виде «рыбки» встречены только на Лебяжинке, а треугольные с выемчатым основанием – на Русском Труево. В качестве предположения об объяснении двойственности русско-труевского комплекса, можно высказать следующее. Жилище 4 почти в два раза превосходит по площади жилища 1-3, при этом оно имеет несколько изогнутую форму, как будто произошло наложение разновременных построек. Материалы этого жилища несколько различаются по секторам. В секторе Б соответствует отщеповый кварцито-кремневый комплекс с единственным сечением узкой пластины, одним кварцитовым черешковым наконечником, скребками, рубящими орудиями и своеобразной керамикой с прочерченным зигзагом. Сектору А – широкая пластина с ретушью, черешковые наконечники, скребки и хвалынская керамика. То есть проявляются определенные различия. Вполне вероятно, что материалы памятника представляют собой ряд последовательно сменяющихся поселений и нарастания контактов хвалынского и местного населения.
Разделяя вывод автора исследования о хвалынской принадлежности данных материалов, при их некотором своеобразии, в котором можно предположить результат взаимодействия с носителями иных (воротничковых?) традиций, трудно согласиться с мнением Н.Л.Моргуновой о его принадлежности к ивановскому этапу (Моргунова, 2011, с. 85).
Подводя итог данной работе, следует еще раз подчеркнуть, что технико-типологические характеристики материалов Лебяжинки III, во-первых, не позволяют отнести их к съезжинскому типу, а во-вторых, не дают возможности включить в ивановский тип самарской культуры. По сути, давно назревший вопрос о месте лебяжинского комплекса в системе представлений об энеолите региона может быть разрешен выделением особого лебяжинского типа керамики раннего энеолита. О содержании понятия самарская культура, о её соотношении с прикаспийской культурой точка зрения автора данной работы изложена в статье «Некоторые аспекты изучения самарской культуры» (в печати).
Литература:
Васильев И.Б., Выборнов А.А., Габяшев Р.С., Моргунова Н.Л., Пенин Г.Г. Виловатовская стоянка в лесостепном Заволжье // Энеолит Восточной Европы. Куйбышев, 1980.
Васильев И.Б. Энеолит лесостепного Поволжья // Энеолит Восточной Европы. Куйбышев, 1980.
Васильев И.Б., Овчинникова Н.В. Энеолит // История Самарского Поволжья с древнейших времен до наших дней. Каменный век. Самара, 2000.
Васильева И.Н. Технология керамики могильника у с. Съезжее // Археологические памятники Оренбуржья. Вып. 3. Оренбург, 1999.
Васильева И.Н. Гончарная технология энеолитического населения Волго-Уралья как источник по истории формирования ямной культуры // Проблемы изучения ямной культурно-исторической области. Оренбург, 2006.
Лопатин В.А. Стоянка Озинки-II в Саратовском Заволжье // Неолит и энеолит Северного Прикаспия. Куйбышев, 1989.
Моргунова Н.Л. Турганикская стоянка и некоторые проблемы самарской культуры // Эпоха меди юга Восточной Европы. Куйбышев, 1984.
Моргунова Н.Л. Кузьминковская стоянка эпохи энеолита в Оренбургской области // Древние культуры Северного Прикаспия. Куйбышев, 1986.
Моргунова Н.Л. Энеолитические комплексы Ивановской стоянки // Неолит и энеолит Северного Прикаспия. Куйбышев, 1989.
Моргунова Н.Л. Неолит и энеолит юга лесостепи Волго-Уральского междуречья. Оренбург, 1995.
Моргунова Н.Л. Хронология и периодизация энеолита Волжско-Уральского междуречья в свете радиоуглеродного датирования // Проблемы изучения культур раннего бронзового века степной зоны Восточной Европы. Оренбург, 2009.
Овчинникова Н.В. Лебяжинка III – поселение эпохи энеолита в лесостепном Заволжье // Древние культуры лесостепного Поволжья. Самара, 1995.
Овчинникова Н.В. Жилища самарской культуры в лесостепном Поволжье //Вопросы археологии Поволжья. Вып. 1. Самара, 1999.
Овчинникова Н.В. Итоги изучения самарской энеолитической культуры в лесостепном Поволжье // XVII Уральское археологическое совещание. Материалы науч. конф. Екатеринбург-Сургут, 2007.
Ставицкий В.В. Энеолитическое поселение Русское Труево I на Верхней Суре // Археологические памятники Оренбуржья. Вып. V. Оренбург, 2001.
Юдин А.И. Поселение Кумыска и энеолит Степного Поволжья. Саратов, 2012.
Раздел: Археология Дата публикации: 23.08.2013 02:36:41
Вас могут заинтересовать другие материалы из данного раздела:
К вопросу о локальных районах срубно-алакульской контактной зоны по данным гончарной технологии.
В результате многолетнего изучения памятников эпохи бронзы Южного Урала, данный регион большинством исследователей признан контактной зоной двух крупных историко-культурных общностей: срубной и алакульской. (Рутто, 2003) В то же время, сам механизм культурных взаимодействий редко становился объектом специального исследования. И сами авторы работ по данной тематике всегда подчёркивали необходимость более детальной разработки проблемы (Рутто, 2003. С. 112)..
К ВОПРОСУ ОБ АРЕАЛЕ ЕЛШАНСКОЙ КУЛЬТУРЫ (на основе анализа керамических комплексов)
На сегодняшний день известно около тридцати памятников содержащих керамику елшанской культуры. Часть из них образует достаточно компактное скопление на территории Самарской, Оренбургской и Ульяновской областей, другая часть простирается далеко на запад и северо-запад от Среднего Поволжья..
Энеолит степного Поволжья: три этапа или три культуры?
Энеолитическая эпоха степного Поволжья впервые наиболее полно была охарактеризована в трудах И.Б.Васильева, где она представлена сов-местно с памятниками лесостепи Среднего Поволжья и также полупусты-ни и пустыни Северного Прикаспия (Васильев, 1981). Еще более широкая картина энеолитического времени была представлена в последующей сов-местной с А.Т.Синюком работе (Васильев, Синюк, 1985). Предложенная тогда, более четверти века назад, трехступенчатая схема развития энеолита Поволжья явилась отправной точкой для последующих исследований и в основных чертах сохранила свою актуальность до настоящего времени. Конечно за прошедшие годы рядом исследователей эта схема была допол-нена, конкретизирована и соотнесена с культурами предшествующего вре-мени и синхронными культурными образованиями сопредельных регионов (Выборнов, 2008; Моргунова, 1995; Моргунова, 2011; Юдин, 2012 а). По-лученная общая картина энеолитической эпохи показывает, что процесс смены археологических культур носил в большей мере эволюционный ха-рактер, что вызвало существование нео-энеолитического периода в разви-тии населения степного Поволжья (Юдин, 2012 б)..
Байбек - новая стоянка развитого неолита в Северном Прикаспии.
Обследование песчаных массивов, расположенных севернее р. Кигач Красноярско¬го района Астраханской области позволили выявить в 5 км на север от пос. Байбек в дефляционной котловине археологический материал: фрагменты грубых лепных керамических сосудов и каменные изделия. Размеры котловины с севера на юг 250 м, с запада на восток - более 300 м, она расположена в южной части разрушенного бархана значительных размеров: с севера на юг его протяженность око¬ло 1000 м, с запада на восток — до 400 м..
Вклад А.Е. Алиховой в изучение золотоордынского города Мохши (историографический обзор)
Золотоордынский город Мохши, располагавшийся в Примокшанье, на территории, которую в настоящее время занимает п. г. т. Наровчат, районный центр Пензенской области, был открыт А.А. Кротковым в начале ХХ века. Этому археологическому памятнику его первооткрывателем был посвящён ряд научных статей, в которых была восстановлена основная канва истории этого города. А.А. Кротков заложил добротную основу для дальнейшего изу-чения Мохши. Он охарактеризовал экономическое и политическое значение этого города, сделал ряд предположений относительно этнокультурного со-става населения, проживавшего в Мохши в золотоордынское время, и, в об-щих чертах, наметил планировку этого города. До настоящего времени ос-новные положения, выдвинутые А.А. Кротковым, в ходе работы над матери-алами, полученными во время работы на территории Наровчата и в его окрестностях, остаются почти без изменений и признаются верными боль-шинством исследователей. Серьёзной корректировке был подвергнут только план золотоордынского города Мохши, подготовленный А.А. Кротковым. Уточнение этого плана связано с деятельностью Анны Епифановны Алиховой. .
Археологические памятники мордвы к юго-востоку от г. Пензы (предварительное сообщение)
Окрестности г. Пензы уже довольно давно привлекали внимание археологов. О том, что на территории, занятой до настоящего времени лесной растительностью, к во-стоку от г. Пензы, прослеживаются следы древних поселений, было известно, по мень-шей мере, с конца XIX века. В этом районе в 1890-х гг. работал В.М. Терехин, член Пен-зенского губернского статистического комитета, краевед и археолог-любитель, а в 1920-х гг. вела раскопки Н.И. Спрыгина, сотрудница Пензенского краеведческого музея, крае-вед и археолог (Белорыбкин, Кишинская, 1995, с. 6-8). После 1920-х гг. интерес исследо-вателей к окрестностям города Пензы на некоторое время ослабел, однако в 1950-х гг. эта территория попадает в поле зрения М.Р. Полесских, профессионального археолога, сотрудника Пензенского краеведческого музея. .
Погребальный ритуал женских погребений Усть-Узинского 2 могильника III-IV вв. в Верхнем Посурье
Погребальный обряд в период формирования древнемордовской культуры до настоящего времени не являлся предметом специального анализа, в ряде работ он рассматривался в контексте публикаций конкретных памятников. Определенная работа в этом направлении была проделана В.И. Вихляевым на материалах пензенской группы могильников (Вихляев, 1977), которая опиралась на результаты раскопок М.Р. Полесских 50–60-х. гг. XX в., методика которых вызывает неоднозначные оценки..
Романский меч из Кельгининского могильника в Республике Мордовия
В 2010-2011 гг. в Серпуховском историко-художественном музее проходила выставка «На окских рубежах Древней Руси», на которой были представлены археологические находки и предметы из частных коллекций с территории Среднего и Нижнего Поочья. Среди экспонатов из частных коллекций был представлен меч, найденный местными жителями села Зарубкино Зубово-Полянского района Республики Мордовия на территории села в карьере. Меч выпал из осыпи. На территории села с начала XX века археологами велись исследования средневекового мордовского могильника, получившего название Кельгиниский (10-13 вв., 17-18 вв.). Находку меча надо связывать с погребальным инвентарем одной из могил. До момента поступления на выставку меч был расчищен находчиками..
Антропологический состав населения могильника Кирилены (Молдова)
Летом 2011 г. будучи участником проекта МФГС «Летняя школа археологов» в Республике Молдова мной были изучены разновременные палеоантропологические материалы, хранящиеся в Национальном музее истории и археологии РМ. В данной публикации мной будут рассмотрены палеоантропологические материалы из курганного могильника близ с.Кирилены Унгенского района Республики Молдова. .
РАССЕЛЕНИЕ МОРДВЫ-ЭРЗИ В I ПОЛОВИНЕ II ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ
При изучении материалов средневековых мордовских могильников обращает на себя внимание то, что на исконных эрзянских и мокшанских землях с середины XIII века происходит постепенное уменьшение, как объёма погребального инвентаря, так и количество самих погребений. Погребений же, чётко датируемых исследователями XV веком практически не зафиксировано. Напрашивается версия о средневековом кризисе развития мордовского этноса. Статья Н.М. Арсентьева и В.И. Вихляева как раз посвящена данному вопросу. В ней авторы, на основании письменных и археологических источников связывают обезлюдение мордовских земель с Золотоордынским, а позже с Казанским влиянием. (Арсентьев, Вихляев, 2011. С. 26-29.) Наша работа – попытка на основании различных источников (археологических, письменных) рассмотреть социально-политические события, повлиявшие на расселение мордвы-эрзи в XII – XVI веках. .
